Одним из важнейших аспектов в изучении политического развития постсоветской России является анализ ее политических институтов и отношений между ними, как формальных, так и не формальных. В российском политическом дискурсе существует представление о культурной (можно еще говорить об исторической) предопределенности формирования политических институтов и политического строя. Важный политический деятель постсоветской России, идеолог «суверенной демократии» В.Сурков в лекции на заседании президиума РАН говорил, что культура определяет вечные особенности политического строя и особенности государственных институтов, а культура, в свою очередь, – это судьба [1,2]. Эмиль Паин, известный российский политолог, охарактеризовал эту российскую вечную особенность политического строя: «централизованная персоналистская, деинституционализированная власть, где персоны важнее институтов, а неформальные формы важнее правовых» [3, с.10]. В этой связи, интересно посмотреть какие на Западе, а именно в либеральной англо-американской научной среде, видят сложности в институциональном и общественном развитии постсоветской России, какими видят эти вечные проблемы патримониализма и сплоченности.

Многие зарубежные исследователи считают, что в постсоветской России сохранилась советская система, при которой властные практики были сосредоточены не в кабинетах и учреждениях, а вокруг конкретных людей. В советское время и в партии, и во всей структуре власти культивировались «родовые» («патримониальные») отношения. Управление и функционирование всего партийного и государственного аппарата зависело от того или иного «патронажа» [4, p. 936]. Вильям Томсон, преподаватель Оксфордского университета и глава отдела региональной политики при департаменте развития политики при Организации экономического сотрудничества и развития, также уделяет внимание проблеме легитимности власти, которая непосредственно связана с проблемой патримониализма. К середине двухтысячных годов доверие президенту В.Путину стало много больше, чем было к Б.Ельцину даже в его самые успешные годы, но доверия к государственным институтам и их действиям не прибавилось. Отсутствие своевременной реакции институтов власти на конкретные вызовы и неэффективность, как самого государства, так и его взаимодействия с обществом, происходит из-за отсутствия ощущения его легитимности [4, p. 937]. Дж. Хоскинг, известнейший историк-русист, обращаясь к общественной поддержке государства, также говорит о схожей проблеме. Он замечает, что, несмотря на то, что при В.Путине государство усилилось, это государство – пока еще не общественное объединение. Государство как институт еще не совсем поддерживается обществом, а значит, не совсем «легитимно». Хотелось бы отметить, что здесь ставится вопрос скорее не о юридической легитимности, никто не будет оспаривать безусловную поддержку населением В.В.Путина, а о фактическом принятии всей вертикали исполнительной власти в качестве своих законных представителей. По словам уже упоминавшегося ранее Э.Паина, проблема дефицита легитимности власти происходит как раз из-за патримониальных отношений в политике. Власть проистекает из особых патримониальных отношений, сложившихся в определенных властных кланах, поэтому возникает дефицит «элитарной» легитимности [5, c. 48-49.].

Проблема патримониальности в российской власти – важная и интересная тема, которая часто встречается в англо-американских исследованиях. Чаще всего патримониализм определяется как форма традиционного политического господства, при которой властитель обладает деспотической властью, осуществляемой посредством бюрократического аппарата. В патримониальных системах администрация и политические силы находятся под прямым личным контролем правителя. Но кроме всего прочего, в обществе патримониальность связана с аскриптивной идентичностью – ассоциируемость человека себя с общностями, такими как семья, род, землячество, этические и религиозные общества. Дж. Хоскинг проводит историю современного российского патримониализма с древности. Он пишет, что в России всегда связь верховной власти с отдельными районами происходила через «больших людей», власть везде передавалась не через институты и законы, а через личные знакомства, т.к. людям доверяли больше чем институтам. Русские создали государство на основе «патронно-клиентских связей» [6]. В. Томпсон и некоторые другие исследователи отмечают, заочно продолжая идею Дж. Хоскинга, что после распада СССР влияние властных патримониальных отношений на сферы жизни зависело от силы самой власти, но так как она была слабой, то и отношения эти не могли быть сильными. В дальнейшем, при В.Путине, когда государство стало возвращать былые позиции, патримониальные отношения стали доминирующими в системе управления [4, p.937]. Это отмечают многие исследователи, например С. Уитмор, исследуя отношения в Государственной Думе, обратила внимание на то, что в политике огромное количество клиентских и родовых отношений, которые буквально пронизывают ее. Она полагает, что в России сейчас неопатримониализм – гибрид Веберовского патримониального государства и легально рациональной формы господства, где правила основаны на формально-правовых институтах, но они проникнуты неформальными практиками, такими как кумовство и покровительство. И эта концептуальная напряженность между правовыми и родовыми элементами выражает реальные противоречия внутри государства. Но С. Уитмор пишет: «не смотря на то, что институты пронизаны родовыми практиками, они не являются «потемкинскими» деревнями российской демократии» [7, p. 1002]. По замечанию Дж. Хоскинг после падения СССР в России образовался политический вакуум, который восполнили патронно-клиентские отношения, которые развились еще в номенклатурной системе Советов, когда на всех уровнях назначали своих знакомых, что создавало во власти семейные отношения [6]. В. Томпсон пишет об этом, что в постсоветской России патримониальные отношения стали важнее, чем соблюдение правил и кодексов поведения, а это ведет к большой слабости государства из-за разлагающей его коррупции [4, p. 937-938]. Автор также утверждает, что главное в России — это неформальные нормы, образующиеся в рамках патримониальных отношений, когда само государство действует в соответствии с ними. Исследователь отмечает, иллюстрируя свой тезис, что в постсоветской России, наряду с формальной экономикой, присутствовала и, вероятно, существует в более мягких формах до сих пор, огромная теневая, неформальная экономика, которая регулируется так называемыми «понятиями» — местным вариантом неформальных правовых норм [4, p. 939-940].

Неотделима от постсоветского неопатримониализма проблема социальной и политической сплоченности. Патронаж — характерная черта разобщенного социума, и патримониальные отношения формируют определенный властный круг, который преследует только личные интересы, как в целом, так и по отдельности. Тот, кто обладает властью, имеет негласное право обкрадывать государство. Слабость государства и низкая социальная сплоченность усиливают желание граждан попасть в зону действия патронажа. Базовые ценности и интересы при этом укореняются в рамках отдельных сообществ, которые таким образом могут быть весьма устойчивыми и сильными. Россия, по мнению В. Томсона, — это слабое государство с сильными компонентами: запас прочности отдельных (особенно государственных) учреждений, в которых господствуют патримониальные отношения, огромен, именно за счет их внутренней сплоченности [4, p. 937]. Хотелось бы отметить также мнение Дж. Хоскинга, который также указал на эту проблему. Он писал, что в России всегда было сильное государство и сильные учреждения на местах. Но между ними были слабые звенья, основанные только на личных знакомствах и связях [6]. Когда в стране нет координирующего центра, – по мнению В. Томпсона, – который смог бы задать отдельным корпорациям общие направления работы на благо общества, то они работают лишь с правительством и друг с другом, не обращая внимания на те «слабосплоченные» учреждения, что зачастую представляют собой основу гражданского общества [4, p. 937]. Хочется отметить, что история показала, что объединение корпораций в единых руках, с номинальным центром в Правительстве РФ, не является панацеей от неэффективного взаимодействия корпораций с другими социальными учреждениями, только если речь не идет об имиджевых предприятиях, таких как спортивные клубы.

Существует также и политическая сплоченность, которая заключается в том, в какой степени государственные чиновники готовы следовать командам начальства. Обычно в науке выделяют три уровня сплоченности: низкий, средний и высокий. Они различаются по степени того, насколько на каждом уровне власти подчиненный готов выполнять директивы вышестоящего начальства, соответственно от самой низкой готовности, то есть почти саботажу, до полного подчинения. Россию британский исследователь Л.Вэй определяет на средний уровень политической сплоченности. То есть в основном чиновники на местах, регионалы выполняют четко свою работу, даже могут быть вовлечены в преступные схемы, ради обогащения или укрепления центральной власти. Но как только возникает риск большого кризиса режима, если возникнет реальная возможность применения насилия, то они демонтируют свою преданность режиму [8, p. 6]. На это обращал внимание и Генри Гейл, говоря, что при кризисе режима, что кажущиеся сейчас монолитом с федеральной властью региональные и экономические элиты могут резко расколоться и изменить свою риторику поддержки центральной власти [9].

Взгляд англо-американской науки на «вечные» российские проблемы политического строительства во многом соотносится с российским либеральным взглядом на развитие постсоветской России. Можно ли говорить о патримониализме в политике как о вечном биче российского государства и о слабой сплоченности, как политической, так и общественной, как важной составляющей слабости демократических институтов государства?! Думается, что развитие гражданского общества на основе демократических ценностей будет способствовать размытию и дальнейшему устранению этих проблем. Важно также отметить, что власть постоянно совершенствует политические институты, пытаясь усилить как общественную сплоченность, так и побороть патримониализм, который способствует коррупции.

1. Сурков В. Российская политическая культура. Взгляд из утопии [Электронный ресурс]. – Москва, Президиум РАН. 8 июня 2007 года. – URL: http://surkov.info/russkaya-politicheskaya-kultura-vzglyad-iz-utopii-nenauchnyj-razgovor-chast-1/. – Дата доступа: 18.05.2015
2. Сурков В. Суверенитет – это политический синоним конкурентоспособности [Электронный ресурс]. – Стенограмма Ч. 1-2.  – Москва, 2006. -  URL: http://surkov.info/stenogramma-suverenitet-%E2%80%93-eto-politicheskij-sinonim-konkurentosposobnosti-chast-1/. – Дата доступа: 18.05.2015
3. Паин Э.А. Распутица: Полемические размышления о предопределенности пути России – М. : РОССПЭН, 2009. – 272с. – (Россия. В поисках себя…)
4. Tompson, W. Putin’s Challenge: The Politics of Structural Reform in Russia // Europe-Asia Studies. – 2003. – Vol. 54, No. 6. – P. 933-957.
5. Паин Э.А. Политический режим в России 2000-х гг.: особенности наследственные и приобретенные // Вестник общественного мнения. – 2009. – №4. – C. 38 – 49.
6. Хоскинг Дж. Лекция Дж. Хоскинга в МГИМО 6 декабря 2011 года [Электронный ресурс]. – URL: http://mgimo.ru/news/social_news/document213758.phtml. – Сайт МГИМО. – Дата доступа: 18.05.2015.
7. Whitmore S. Parliamentary Oversight in Putin’s Neo-Patrimonial State. Watchdogs or Show-dogs? // Europe-Asia Studies, – 2010. – №62 (6). – 999 – 1025.
8. Way Lucan A. The evolution of authoritarian organization in Russia under Yeltsin and Putin // Working Paper. – 2008. – №352 – 47p.
9. Гейл Г. Динамика правящего режима в России// Pro et Contra. – 2012. – июль – октябрь. С. 33 – 53.

Все статьи автора «Масланов Дмитрий Валерьевич»