В ряду проблем обеспечения эффективного противодействия экстремизму и терроризму сохраняет свою актуальность совершенствование правовых основ деятельности государства и отдельных его органов как субъектов рассматриваемой деятельности. Приоритетным в этом плане пред­ставляется, в частности, дальнейшее совершенствование Федераль­ного закона от 25 июля 2002 г. № 114-ФЗ «О противодействии экс­тремистской деятельности»[1], особенно в том, что касается уточнения понятия «экстремизм», определения основных его форм (проявлений), круга субъектов противодействия экстремистским угрозам и их роли в этом процессе, а также ряда других вопросов.

А.Г. Хлебушкин считает, что «признак противоправности преступного экстремизма и терроризма носит двойственный характер – содержание преступной экстремистской деятельности предусмотрено нормами УК РФ и Закона № 114-ФЗ»[2]. По моему мнению, признак противоправности не имеет двойственного характера, поскольку закрепляется только российским уголовным законом, и по содержанию перечень, установленный в указанном Федеральном законе от 25 июля 2002 г. № 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности»[3], для УК РФ значения не имеет, тем более что по содержанию они совпадают лишь частично. Это взаимосвязано с требующей широкого обсуждения проблемой совершенствования правовой ре­гламентации преступлений экстремистской направленности, в связи с чем возможно установление новых системообразующих признаков в УК РФ. В частности, имеется в виду совершение деяния в церкви или ином здании или помещении, предназначенном для исполнения религиозных обрядов (место преступления), либо в отношении специального субъекта (напри­мер, в отношении священнослужителя) и др.

По моему мнению, одним из основных направлений совершенствования антиэкстремистского «элемента» российского уголовного законодательства выступает обновление и совершенствование норм УК РФ об ответственности за совершение преступлений экстремистской направленности, что, несомненно, является актуальной необходимостью насто­ящего времени. Но модернизация уголовного закона должна происходить с учетом развития уголовных кодексов стран СНГ (в целях сохранения и развития сходной системности уголовного законодательства указанных государств), поскольку данные государства сталкиваются с «тождествен­ными» криминальными угрозами, и одна из них – «экстремистские» пре­ступления.

Думается, что следует предложить новое уголовно-правовое толко­вание термина «экстремизм» с учетом имеющихся двух взаимосвязанных подходов в данной области общественных отношений, которые, дополняя друг друга, объединяются понятием «преступления экстремистского ха­рактера». В первую очередь, это традиционно выделяемые в российском уголовном законодательстве преступления экстремистской направленно­сти, где системообразующим критерием выступает мотив политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо мотив ненависти или вражды в отношении какой-либо соци­альной группы, с учетом того, что некоторые его положения являются спор­ными и вызывают обоснованную научную критику. Во вторую очередь, это преступления, связанные с экстремизмом, где основообразующим крите­рием выступают положения Шанхайской конвенции о борьбе с террориз­мом, сепаратизмом и экстремизмом от 15 июня 2001 г.[4] как международные обязательства Российской Федерации. Таким образом, формальное закрепление возможно путем создания самостоятельной ст. 15 в Общей части УК РФ или примечания к ст. 15 УК РФ «Категории преступлений», где нужно установить, что преступлениями экстремистского характера признаются преступления, связанные с экстремизмом, и преступления экс­тремистской направленности.

В первом случае необходимо закрепить определение понятия «преступления экстремистской направленности» в статье Общей части УК РФ или примечании к статье УК РФ «Категории преступлений», где мотив политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо мотив ненависти или вражды в отношении ка­кой-либо социальной группы как системный признак закрепит структурное взаимодействие между отдельными, различными по характеру и степени общественной опасности деяниями.

Во втором случае следует определить исчерпывающий перечень преступлений, связанных с экстремизмом, исходя из положений указанной Шанхайской конвенции, что впрочем, не исключает возможности включе­ния в данный список иных составов преступлений.

В итоге следует сделать вывод о том, что совершенствование кате­гории преступлений экстремистской направленности в российском уго­ловном праве может быть осуществлено путем закрепления новой струк­туры Общей части УК РФ, обусловленной системным значением мотива политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо мотива ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы и международным нормативным правовым актом – Шанхайской конвенцией о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом.

Совершенствование Федераль­ного закона от 25 июля 2002 г. № 114-ФЗ «О противодействии экс­тремистской деятельности»[5] могло бы включать ряд направлений, одним из которых есть основания считать необходимость приведения в соответствие понятий «экстремизм» и «терроризм» как явлений, где терроризм выступает, кстати согласно действующему за­конодательству, составным элементом экстремизма и терроризма[6]. В Федеральном законе от 27 июля 2006 г. № 35-ФЗ «О противодействии терроризму»[7] терроризм рассматривается как сложное социальное явление, основ­ными элементами которого выступают определенного рода идеология насилия и собственно террористическая деятельность. Что касается Федерального закона «О противодействии экстремистской деятель­ности», то экстремизм в нем отождествляется с экстремистской деятельностью, а в само понятие «экстремизм» соответствующая идео­логия не включена. В связи с этим желательно изменить наименование данного закона по аналогии с Федеральным законом «О противодей­ствии терроризму», а также включить в ст. 1 действующего Федераль­ного закона «О противодействии экстремистской деятельности» в ка­честве п. 1 понятие «экстремизм» как антиобщественное социальное явление, включающее в себя экстремистскую идеологию и экстре­мистскую деятельность.

Вместе с тем важным представляется уточнить содержание экстремистской деятельности на основе строгого учета выработанных в науке признаков экстремизма и терроризма во избежание расширительного толко­вания этой деятельности. Например, есть основания для того, чтобы уточнить содержание п. 1 ст. 1 Федерального закона «О противодей­ствии экстремистской деятельности», где в качестве одного из ее эле­ментов указано «публичное заведомо ложное обвинение лица, заме­щающего государственную должность Российской Федерации, в совершении им в период исполнения своих должностных обязанно­стей деяний, указанных в настоящей статье и являющихся преступ­лением». Указанное деяние, характеризуемое законом как элемент экстремистской деятельности, по нашему мнению, не содержит всех основных признаков экстремизма и терроризма. Изъятие данного положения из круга проявлений экстремизма и терроризма было бы обоснованным, поскольку в Уголовном кодексе Российской Федерации существует соответствую­щая норма – ст. 129 (клевета). Однако в силу высокой общественной опасности охватываемых им действий подобное деяние можно было бы рассматривать в УК РФ как особо опасную форму клеветы.

Целесообразным и обоснованным представляется также уточнение включенного в ст. 1 данного Федерального закона другого элемента экстремистской деятельности, а именно нарушения прав, свобод и за­конных интересов человека и гражданина в зависимости от его соци­альной, расовой, национальной, религиозной или языковой принад­лежности или отношения к религии. По моему мнению, требуется более четкое раскрытие признаков экстремистского характера указан­ных действий, поскольку такие нарушения могут иметь и иной, не­экстремистский характер, Заслуживают при этом внимания и другие соображения, например о нецелесообразности включения вышепри­веденного положения закона в состав экстремистских проявлений по мотивам наличия в УК РФ состава преступления, предусмотренного ст. 136 и устанавливающего уголовную ответственность за совершение аналогичных деяний (однако без применения насилия). При этом вы­сказывается мысль о том, что применение ст. 136 со ссылкой на ст. 63 УК РФ обеспечит адекватную квалификацию совершенных деяний[8].

Бросается в глаза неоправданная двойственность в определении действующим законодательством принципов противодействия экстремизму и терроризму. С целью достижения большей согласованно­сти в указанных двух соподчиненных сферах деятельности государства было бы желательно, во-первых, соотнести принципы противодей­ствия экстремистской деятельности и принципы противодействия терроризму, содержащиеся в соответствующих федеральных законах, с тем общим, что имеется в обоих негативных явлениях и в противо­действии им. Это необходимо для исключения противоречий и про­белов в организации этого противодействия. В частности, необходимо в число принципов противодействия экстремизму и терроризму включить принцип системности противодействия и комплексности использования со­циально-экономических, политических, правовых, информационно-пропагандистских, специальных и других мер в связи с многообразием проявлений и детерминант экстремизма и терроризма, а также принцип координа­ции, поскольку сама логика осуществления противодействия экстре­мистской деятельности предполагает необходимость систематического согласования деятельности различных и, кстати, многочисленных субъектов противодействия экстремизму и терроризму на всех уровнях осуществ­ления их взаимодействия.

Особое место в числе актуальных проблем повышения эффек­тивности противодействия экстремизму и терроризму занимает вопрос об уточнении понятия «система преступлений экстремистской направленности», являющийся в течение ряда лет предметом активной научной дис­куссии и спорным в правоприменительной практике.

Так, С.В. Борисов и А.В. Жеребченко высказали предложение о том, что в прим. 2 к ст. 282 УК РФ определяются не преступления экстремистской направленности, а преступления экстремистского характера, так как ука­занные посягательства никуда и ни на что не направлены, а отличаются от других уголовно наказуемых деяний в основном присущими им специфи­ческими мотивами[9]. Также они отмечают, что понятие «преступления экстремистского характера» более широкое и объемное. Это действительно так. Но, по моему мнению, предлагаемое усложнение превратит конструкцию данных посягательств в более аморфную и рыхлую структуру, так как с учетом закрепления понятия «преступления экстремистской направ­ленности»  в прим. 2 ст. 282 УК РФ они, как минимум, направлены против основ конституционного строя и безопасности государства.

Также следует учитывать, что отличительное свойство, особенность, качество данного вида преступлений состоит не только в мотивах, но и в целях, возникающих на их основе, – в преступном неприятии иных политических, идеологических, расовых, национальных и религиозных воззрений и социальной принадлежности.

В решающей степени сложившееся положение обусловлено целым рядом, в том числе уже упоминавшихся, противоречий, возникших к настоящему времени в законодательстве об экстремизме и терроризме. Среди них наиболее значительными являлись:

¾     наличие двух различающихся подходов к определению экстре­мистской преступности (условно говоря, «насильственного» и «мотивационного» подходов), содержащихся соответственно в Шанхайской конвенции о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом (насильственные посягательства на конститу­ционный строй и общественную безопасность) и в Уголовном кодексе Российской Федерации в примечании кст. 282¹ (пре­ступления, совершенные по мотивам политической, идеоло­гической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо по мотивам ненависти или вражды в отно­шении какой-либо социальной группы)[10];

¾     приоритетное использование в качестве определяющего признака экстремистских преступлений мотива их совершения (при том что характер мотивации совершаемых действий не яв­ляется, как видно из смысла Федерального закона «О противо­действии экстремистской деятельности»[11], единственным при­знаком экстремистской деятельности);

¾     невключение преступлений террористического характера в пря­мой постановке (согласно примечанию 2 к ст. 282¹ УК РФ) в состав экстремистских преступлений, хотя террористическая деятельность, как и ряд других общественно опасных деяний, по букве Федерального закона «О противодействии экстре­мистской деятельности» рассматривается как интегративный элемент последней[12];

¾     отнесение к преступлениям, дающим основание считать орга­низацию террористической, согласно п. 2 ст. 24 Федерального закона «О противодействии терроризму», ряда уголовно нака­зуемых деяний, которые, как справедливо отмечает А.И. Дол­гова, не имеют признаков терроризма (например, насильствен­ный захват или насильственное удержание власти, вооруженный мятеж и др.) и характеризуются явной направленностью против основ конституционного строя[13]. В результате понятие «пре­ступление экстремистской направленности», вытекающее из примечания к ст. 282 УК РФ, может толковаться ограничи­тельно и вести к не совпадающему с положениями Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности» пред­ставлению о соотношении экстремизма и терроризма с терроризмом как якобы самостоятельных, не связанных иерархическими отно­шениями явлений. Что касается отнесения к группе преступле­ний, упоминаемых в качестве основания признания организации террористической, ряда насильственных антигосударственных деяний, не имеющих террористической природы, то такая кон­струкция (без соответствующих оговорок о целях этих пре­ступлений) может породить размытые представления о терро­ризме, его характерных чертах и одновременно трудности для правоприменения в сфере защиты основ конституционного строя.

Учитывая вышеизложенное и опираясь на принципиальное по­ложение Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности»[14] относительно соотношения экстремизма с терроризмом как целого и части, представляется обоснованным при определении преступлений экстремистской направленности исходить из признания сложной природы экстремизма и терроризма вообще и из двоякой природы при­знаков экстремистской деятельности в частности[15], а именно, во-пер­вых, из направленности экстремистской деятельности на насильствен­ное противоправное изменение, упразднение или дестабилизацию существующей социально-политической системы, ее институтов и демократических основ; во-вторых, из мотивации причинения вреда охраняемым законом интересам личности, общества и государства по мотивам национальной, расовой, религиозной и иной вражды и не­нависти. Вполне обоснованными в этой связи представляются выводы, которые сделал Р.М. Узденов[16], предложивший относить к преступле­ниям экстремистской направленности преступные деяния, совершен­ные по экстремистским мотивам и (или) в экстремистских целях, а также соответствующие суждения Р.С. Тамаева[17]. Предложенный под­ход вполне может быть положен в основу типологии преступлений экстремистской направленности.

Вместе с тем заслуживают внимания и иные позиции, предлагаю­щие проведение упомянутой типологии по другим критериям, в том числе по характеру преступных действий, по объекту посягательств субъ­ектов экстремизма и терроризма. В первом случае могут выделяться преступления экстремистской направленности насильственного, агитационно-про­пагандистского, организационного характера. Во втором случае, который представляется более предпочтительным, исходя из сложного состава экстремистских проявлений преступного характера, специфики их на­правленности, особенностей объекта посягательств, система экстре­мистских преступлений могла бы включать три основные подсистемы:

¾        террористические преступления (ст. 205, 205, 206, 208, 211,277,360 УК РФ);

¾        преступления против основ конституционного строя (ст. 278, 279, 280, 282, 282, 282 УК РФ);

¾        иные преступления экстремистской направленности (ст. 136, 141, 149, 239 УК РФ и др.).

Таким образом, данная конструкция системы преступлений экстремистской направленности базируется на устойчивых особенностях соответствующих посягательств каждого вида, создает стабильную объективную основу для специализации субъектов противодействия экстремистским пре­ступлениям по соответствующим направлениям и может быть исполь­зована, по нашему мнению, в разработке концептуальных предложений по построению объективно необходимой общегосударственной системы защиты личности, общества и государства от угрозы экстремизма и терроризма.

Все статьи автора «Остапчук Станислав Вячеславович»